20

На следующее утро я проснулся чуть позже девяти.

От морфина слюна во рту стала клейкой, в горле пересохло – не знаю, почему он не использовал гиосцин, как все эти чертовы идиоты, – и я мог думать только о воде.

В ванной я выпил несколько стаканов подряд, и меня начало трясти. (Уверяю вас, ничегохуже морфина нет.) Вскоре меня отпустило, я выпил еще пару стаканов, и они решили остаться в желудке, а не рваться наружу. Я умылся сначала горячей водой, потом холодной и причесался.

После этого я вернулся в спальню и, сев на кровать, попытался вспомнить, кто меня раздел. И тут меня будто обухом ударили по голове. Нет, это не имело отношения к ней. Я даже не думал о том. Другое.

Почему я один? Так не должно быть. В такое время друзья должны находиться рядом. Я потерял возлюбленную, на которой собирался жениться, я прошел через страшное испытание. А они оставили меня одного. Никто не остался, чтобы утешить меня, поухаживать за мной или просто покачать головой и сказать, что такова воля Божья и что она будет счастлива на небесах. Ведь я – любой нуждается в такой заботе. Он нуждается в помощи и сочувствии. Я всегда был рядом, когда у кого-нибудь из моих друзей случалось горе. Черт, я – любой будет не в себе после такого потрясения. И может что-нибудь с собой сотворить. Поэтому рядом должны быть люди. И...

А людей рядом не было. Я встал и заглянул в другие спальни, чтобы убедиться в этом.

Я не собирался ничего делать с собой. Они со мной ничего не сделали, и я не буду ничего делать для них.

Я спустился вниз и... и оказалось, что на кухне все убрано. Там не было никого, кроме меня. Я начал варить кофе, и мне послышался какой-то шум на террасе, как будто кто-то кашляет. Я так обрадовался, что у меня слезы навернулись на глаза. Я выключил горелку, подошел к входной двери и открыл ее.

На ступеньках сидел Джефф Пламмер.

Он сидел боком, привалившись к столбику. Он устремил взгляд на меня, а потом, не поворачивая головы, посмотрел перед собой.

– Черт, Джефф, – сказал я. – Сколько ты здесь сидишь? Почему ты не постучал?

– Да давненько, – ответил он и, вытащив из кармана рубашки пластинку жвачки, принялся разворачивать ее. – Да, сэр, давненько.

– Проходи! Я как раз...

– Мне вроде бы больше нравится тут, – сказал он. – Воздух здесь замечательный, пахнет вкусно. Очень вкусно. Сижу и наслаждаюсь.

Он сунул жвачку в рот, сложил обертку в крохотный квадратик и опустил его в карман рубашки.

– Да, сэр, – повторил он, – очень хорошо пахнет, и это факт.

Я почувствовал себя прикованным к дверному проему. Я вынужден был стоять, ждать, наблюдать, как его челюсти разжевывают жвачку, и смотреть на него в то время, как он смотреть на меня не хотел. Не хотел, и все.

– А кто-нибудь... кто-нибудь?..

– Я сказал им, что ты еще не встал, – ответил он. – Сказал, что ты страшно расстроился из-за Боба Мейплза. В себя прийти не можешь.

– Ну я... из-за Боба?

– Застрелился вчера около полуночи. Да, сэр, старина Боб застрелился. Думаю, у него другого выхода не было. Думаю, я знаю, что он чувствовал.

Он отказывался смотреть на меня.

Я закрыл дверь.

Я привалился к ней спиной. Глаза распирало от слез, в голове стучало. Этот стук спустился от головы к сердцу... С каждым ударом в моем сознании всплывало имя... Джойс, Элмер, Джонни Папас, Эми, бр... он, Боб Мейплз... Но он же ничего не знал! Не мог знать, у него не было никаких доказательств. Он просто, как все, сделал вывод. И не пожелал ждать, когда я все объясню. А я бы с радостью все объяснил. Разве я когда-нибудь отказывался? Однако он не захотел ждать. Принял решение, не имея доказательств.

Основываясь лишь на том, что я был там, где произошли убийства, лишь на том, что я случайно оказался рядом...

Они просто не могут ничего знать, потому что я единственный, кто может рассказать – и показать, – а я никогда этого не делал.

И не сделаю, чтоб мне провалиться.

В сущности, вернее, рассуждая логически – ведь от логики никуда не денешься, – у них ничего нет.Существование и доказательство неразделимы. Нужно иметь второе, чтобы получить первое.

Я ухватился за эту мысль и приготовил себе вкусный сытный завтрак. Однако съесть смог только самую малость. Этот чертов морфин, как всегда, отбил у меня весь аппетит. Мне удалось запихнуть в себя кусок тоста и неполную чашку кофе.

Я поднялся наверх, закурил сигару и вытянулся на кровати. Мне – человеку, который прошел через то, через что прошел я, положено лежать.

Примерно в четверть одиннадцатого я услышал, как передняя дверь открылась и закрылась, но остался в кровати. Я лежал и курил, когда вошли Говард Хендрикс и Джефф Пламмер.

Говард коротко кивнул мне и придвинул стул к кровати. Джефф устроился в сторонке в мягком кресле. Говард едва сдерживал себя, и всем было видно, что он старается изо всех сил. Действительно старается. Он делал все возможное, чтобы быть грустным и суровым и говорить твердым голосом.

– Лу, – сказал он, – мы... я очень недоволен. Вчерашние события – редкие для нас события – вызывают у меня негодование.

– Ну, – сказал я, – это вполне естественно. Не представляю, как они могли бы вызывать у вас иное чувство. Совсем не представляю.

– Вы же понимаете, что я имею в виду!

– Гм, да. Я понимаю, как...

– Этот подозрительный грабитель и насильник... этот бедняга, которого вы назвали убийцей и грабителем и заставили нас поверить в это... так вот, нам удалось выяснить, что он совсем не такой! Он был обычным рабочим с «трубы». Его карман набит деньгами – он получил зарплату. Да, и нам известно, что он не был пьян, так как перед этим съел огромный стейк на обед! У него не было никаких причин забираться в дом, следовательно, мисс Стентон не могла быть...

– Говард, вы утверждаете, что его здесь не было? – спросил я. – Но ведь это легко доказать.

– Ну, в вещах он не рылся, это точно! Если...

– Почему вы так решили? – удивился я. – Если он не рылся в вещах, то что он делал?

В его глазах появился блеск.

– Да оставьте это! Забудьте об этом на минуту! Я вот что вам скажу. Если вы думаете, что вам удастся повесить на него деньги и представить все так...

– Какие деньги? – спросил я. – Кажется, вы сказали, что это была его зарплата?

Видите? У мужика голова совсем не варила. Ему следовало бы дождаться, когда я сам проговорюсь об этих меченых деньгах.

– Деньги, которые вы украли у Элмера Конвея! Деньги, которые вы взяли, когда убили его и ту женщину!

– Эй, подождите минуту, подождите минуту, – нахмурился я. – Давайте не валить все в кучу. Сначала разберемся с женщиной. Зачем мне было убивать ее?

– Затем... гм... затем, чтобы заткнуть ей рот, – она видела, как вы убили Элмера.

– А зачем мне убивать Элмера? Я знаю его всю жизнь. Если бы я хотел что-нибудь сделать с ним, у меня для этого была масса возможностей.

– Видите ли... – Он вдруг замолчал.

– Да? – озадаченно спросил я. – Говард, зачем мне убивать Элмера?

Он, естественно, не видел мотива. Просто он действовал по приказу Честера Конвея.

– Вы убили его, – сказал он, становясь пунцовым. – Вы убили ее. Вы повесили Джонни Папаса.

– Говард, да вы несете полную чушь. – Я сокрушенно покачал головой. – Сначала вы настаивали на том, чтобы я поговорил с Джонни, так как знали, что я люблю его и что он любит меня. Теперь вы утверждаете, что я убил его.

– Вы вынуждены были убить его, чтобы обезопасить себя! Это вы дали ему ту меченую двадцатку!

– Вот теперь вы уж точно несете чушь, – сказал я. – Смотрите: пропало пятьсот долларов, верно? Вы утверждаете, что я убил Элмера и ту женщину за пятьсот долларов? Говард, вы именно это утверждаете?

– Я утверждаю, что... черт побери, да Джонни даже близко не подходил к тому месту, где произошли убийства! Он воровал покрышки, когда они совершались!